ОБ АВТОРЕ:

Юрий Алексеевич Оноприенко. Родился в 1954 году на Белгородщине. В Орле живет уже тридцать лет, работает в газете «Орловская прав­да». Автор семи книг, лауреат Всероссийского литера­турного конкурса имени Шукшина, ла­уреат Всероссийской Бунинской премии 2001 г. Печа­тался в ведущих журналах Союза писателей России - «Наш современник». «Мос­ква». «Роман-газета», «Час России» и других изданиях.

 

​

Думаешь, Алик-скрюка не женится из-за своей  горбатинки? Черта с два. Будто женщинам осанки надо. Захоти он - с руками оторвали бы. Не хочет.

С виду он как барабашка-гномик. Но к судьбе вражлив и буен. Ходит рваным скоком, рубит кулаком по столу, лезет в спор, будто грабитель в сумку.

Тяжкую кудрявую голову держит в порядке, любовно счесывает; лапы, как все скрюки, имеет крепкие; женщин стережется, и не терпит, когда кто-то любит, что и он.

К примеру, раньше он почитал Высоцкого; если кто говорил, что тоже его любит, Алик Рябов злился и кричал, что тот ничего непетрит в Высоцком.

Ты, наверно, встречал таких людей: они тебе и Россию не позволят любить; для них Россия словно жена, любить ее могут только они сами, а тебя за эту любовь зарежут.

Питается Алик крупкой, коей припас три сундука; держит козу, которую, коли не дается в дойку, пинает по бокам, прижимает к стенке и доит насильнически, чтоб молоко не перегорало.

Работает же он делопроизводителем в одной поселковой конторе, мечет справки. Причем и на этом тихом месте зверствует; добыть у него законную свою бумажку не просто, Алику мешает то его больной копчик, то твой небритый вид.

Словом, комплекс Наполеона, тайну всякого нерослого молодца, Алик подцепил прочно и борется с ним самыми дурными военманеврами.

Так, однажды он кинулся с моста огненной шевелюрой прямо на молодой ноябрьский ледок. Хряпнула едва застывшая речная зеркалка, мотнулись над нею коротенькие Аликовы ножки, скрылся барабашка под водой.

Прыгал не на спор, не спьяну, а просто так, гуляючи. Через минуту вылез, головастик осенний, войлочный затылок весь в пару, ледышка за пазухой.

- Луна, стерва круглая, - говорит, - на меня очень всегда влияйствует.

А луна в небе сама от его прыжка дрогнула и с испугу плотной дымкою-шторкой задернулась.

Была ли полной луна во время другого подвига, никто не помнит, поскольку случилось это не в поселке, а в самом Орле. Но тот блиц вошел в анналы. Рябов вовсе учудил странное.

Он гостил у брата. Отгульная неделя таяла быстро, как сахарный пряник, братьям хотелось не обронить с нее ни крошки. На третий день они пошли в передвижной зоопарк.

Зоопарк только приехал, ставшие турецким полукругом вагоны-клетки еще не успели утопить площадь в тяжелых запахах, звери еще казались чистыми.

Братья бродили от сонного енота к линючей лисе, каникулярная детвора оттирала Алика от всего другого. Он слегка злился; притом брату, как и ему, понравился один и тот же страус с глупейшими, смешно выпадающими из орбит глазами.

И пока брат неумеренно им восхищался, заревновавший Алик пробился с куском колбасы куда-то к медведю, отщелкнул гремучую дверцу и торжественно вошел.

Медведь, весь в пуховых клокастых заплатах, принял Рябова, будто давнего кореша; одним когтем хапнул синюю колбасу, вторым хопнул по плечу и сразу вырыл там борозду.

Дальше завопили смотрители, дернули Алика из клети, взялись бить. Медведь лез на прутья, звал страстно; кровь из плеча хлестала, а братья удирали.

Клясть луну было некогда, рана вышла глубокая, наутро поплелись в больницу.

Там Рябова неприятно поразило то, что приняла его женщина. Причем, такого же росточка. И прическа так же горит, будто лампица. Брат, давно и упорно мечтающий женить его, бодро толканулся тертым локтем.

Но Алик знал, что женщины любят сидеть в шкафу, чтоб подстеречь мужа с любовницей. Такую историю он слыхал от первоисточника и теперь воодушевленно презирал всех дам. А эта к тому же так мала, что схоронится и под табуреткой.

- Сквозь забор лезли, что ли? - мельком спросила мизерная врачиха.

Чего бы Алику не кивнуть!

Но нет же: в словах о заборе ему почудилась ирония - "сквозь", вишь ты. Наполеонство тотчас взыграло, и Рябов с любезным ядом буркнул:

-     Медведь это, недавно как из тайги. Правду, в общем-то, сказал.

Однако врачиха, видать, тоже с комплексом, потому что сразу надулась и решительно вписала уколы от бешенства. Ровнехоньких тридцать пулек-ампулек.

-     Какие уколы? - обнажил непокорство Рябов. - Медведь игровой, из зверинца. Рази там бешеных держат!

Что в пустоту кричать, шагай - и точка. Алик сбавил тоны:

-     Мне через три дня уезжать...

Не аргумент. Карла просто отвернулась - иди, мол. С тем и двинул Алик к пахучей процедурной, получать первую пулю в мягкое место.

Ладно, еще два раза получил - да в срок и съехал к дому.

Сидит за своими печатями чернильными, привычно со справками вредничает. В душе новолуние, спокойненько.

Хлоп - телеграмма из Орла. Требуют явиться на уколы - во избежание, и ты-ды.

Сейчас, разогнался. Выкинул бумажку Алик - без раздумий, словно надоедливую предвыборную агитку.

Однако недели через две почтальон пришлепал.

Опять - потеряный такой, потому как с милиционером:

-     Распишись.

Это посланье уже сродни повестке, с нешуточной угрозой: "Будем вынуждены... принудительное лечение..." -   Значит, с конвоем под уколы увезут.

Рябов кулаком стучит, в Орел брату трезвонит:

-     Сходи к той ведьме, узнай, чего она! Брат через пару дней уныло ответствует:

-     Она согласна от тебя отстать, только хочет справку, что медведь здоровый...

-     Так возьми!

-     Так уехали звери!

Заметался Рябов. Открылось для него гноище жизни. Ну дурь, ну дурь! Про медведя - не про козу, не про свинью - справку брать... Да еще и где теперь, неизвестно.

-     Он же не укусил меня, только дряпонул...

-     Поди ей объясни. Говорит, в области вспышка, и кошки, и даже бобры есть бешеные.

Чего только не откроется в жизни, коль не в ту ее дверцу стукнешь. Теперь вот и о бобрах думать, что за твари такие... Но это потом, при луне, а сейчас надо колотьё пресекать.

-     И где тот зверинец?

-     Я узнавал: в Белгороде. Поедешь?

-     А что делать, задник дороже.

Взял два выходных без оплаты, поехал.

В Белгороде, похожем на Орел всеми своими вывихами и асфальтными дырами, купил билет, пошел к зверям, даже сердце стукнуло.

Смотритель, что огрел когда-то Алика по горбине, бросал зверью мятые, будто вынутые из-под автоколеса буханки и родительски бурчал:

-     Вот тебе вместо кощей... Ага, токо за кощами храбрый. Мясо твое совы забрали, в золотых очках, ага...

Медведи мотали пыльными загривками, пытаясь дискутировать. Все сидели на месте, и белый, и гималайский - не было лишь того бурого в клокастых заплатах.

-     А где у вас тут вот...

-     Кешка, что ли? Неделю назад околел.

У гномовитого нашего героя и дух занялся:

-     От бешенства? Смотритель глянул строже:

-     Вопче, тебе чего?

Алик-скрюка всегда не терпел себя объяснять. А тут от волнений даже раскрючился, ему восхотелось быстрей в Орел, чтоб отдать свой копчиковый "задник" под оставшиеся двадцать семь спасительных пуль. Он бормотал и пятил к выходу.

Но смотритель взял обмякшего Рябова за поджившее плечо и сурово увел к администратору.

Начальник, а затем и вся понемногу сошедшаяся к разговору зверинцевая республика слушали Алика в гробовом молчании. Когда же он кончил, грянул хохот, в котором были и визг, и хрюк - видно, смеялись не только люди.

Потом шальному гостю выдали справку: "Подмосковный передвижной зоопарк. Удостоверяем, что бурый медведь Иннокентий всегда был в полном здравии и опасными болезнями не страдал, умер от старости".

Карлица прочла справку, пожала острыми плечами:

-     Как я могу верить, может, вас гималайский цапнул...

Наверняка, тоже умела вредничать со справками. Но не подолгу. Видя новое позелененье Рябова, усмехнулась:

-     Ладно, хорошо, отменяю уколы.

Усмешка у нее вышла чуть даже грустноватой; видно, жалеет, что забава кончилась, подумал хмурый Рябов. А брат потом говорил Алику:

-     Дурак ты, гномик, как она на тебя смотрела... Рябов оставил это без внимания. Знаешь, он до сих пор уверен, что всякая жена - как держава; ее каждый любить норовит, а это непозволительно.