Глаза мои с тобой давно дружны,

  Твой рот и стан твой - им равно нужны.

  Мы оба игроки, сыграем честно,

  А козни нам судьбой припасены.

  Давай-ка распущу я твои кудри:

  Все распустилось в этот день весны.

  Забудем обо всем, соединяясь

  И зная: дни свиданий сочтены.

 

  Низами Гянджеви

 

 

  Впервые он увидел ее в седьмом классе. Она пришла первого сентября, не очень, в общем-то, смущаясь, как обычно смущаются все школьные новички, после приглашения учителя села за парту, а когда пошла перекличка по журналу, совершенно спокойно, услышав свою фамилию, поднялась и громко ответила:

  - Я!

  Кто же это всё так подстроил? До сих пор никому неизвестно.

  Вслед за «новенькой» шел по алфавиту именно он. Словно простуженный после весеннего паводка гусь, он  выдавил из себя что-то совершенно никому не понятное:

  - Кхя!

  Было похоже на то, когда открываешь кран, а в водопроводе вдруг не оказывается воды.

  Весь класс грохнул от смеха. Учительница даже поднялась.

  А она... Тоже, в изумлении, - обернулась к нему! И тут уже он, второй раз, отметил: губы - явно славянские, а вот волосы - абсолютно черные, и блестят, как шелк! Такие бывают только у восточных женщ... девочек.

  Она вообще-то сразу выделилась среди других девчонок класса. Видно было, и очень видно, очень даже заметно было: грудь почти уже выросла, и бедра полнее, чем у сверстниц. Однако стройная.

  Он быстро добился, чтобы они сидели за одной партой. Хотя, разумеется, как это всегда бывает, в мальчишеском стане шла, и иногда отчаянная - до драки - борьба за признание с ее стороны. И весь учебный год еще кое-как тянулся, пока она сама не предложила ему, уже в мае, перед последним звонком: «Мне скучно. Пойдем на площадку, на карусели покрутимся?»

  Говорила она по-русски хорошо, хотя начальные классы прошла в азербайджанской школе, где русский только со второго класса изучали. Потом ее перевели в русскую школу, где все было наоборот. В смысле со второго класса  изучали азербайджанский. Да к чему теперь все эти тонкости советского интернационального образования, кому это вообще теперь интересно?

  Он раскрутил карусель так, что ей стало плохо. Часто-часто начала дышать, побледнела, испарина выступила на лбу. Тут-то он впервые в жизни испугался. Не за себя, а за другого человека - впервые в жизни испугался не за себя! Почему? Тогда он и сам не знал, почему. Просто - испугался, вот и всё. Спустя только три года она сама, глупому ему такому, объяснила, что случилось с ней тогда. Обычное было недомогание, ну... не то, чтобы совсем обычное. Хотя, очевидно, и вызвано было оно бешеным вращением карусели. Но связанное с началом установления менструального цикла. «Я тогда даже плакала,  думала: зачем я родилась девчонкой? Как же худо мне было тогда! Все время тошнило, живот болел... Ну почему, думаю, я не родилась мальчишкой?»

  А он? Он тогда просто пребывал в детском блаженном неведении: «Укачало ее, что ли?» Хотя, почему «в детском»? Он ведь сразу, как не ребенок уже, отметил в ней то, что в других девчонках как-то раньше и не замечал.

  Она, впрочем, очень скоро  пришла в себя.

  - Пошли к нам домой?

  - К вам, к тебе?

  - Дома нет никого. Я последний концерт «Led Zeppelin» достала, пятьсот метров почти пленки ушло! Две катушки. Но улетный такой концерт!  А ты знаешь, мой папа собирается в Иран, и он хочет привезти мне магнитофон, у которого кассеты... Ну, такие маленькие, как всего два спичечных коробка. Плоские, в пластмассовом корпусе. Просто вставляешь, ничего не наматываешь - не заматываешь... Нажимаешь только кнопку и - полный кайф!

  - Я видел такие в комиссионке. Но ведь они очень дорогие! Мне бы наш «Маяк» советский хотя бы купить. Коплю вот, а мои родители против магнитофона.

  - А в Иране папа дешевле возьмет. Правда, там после этой революции все западное особенно невзлюбили, но кое-что осталось у них, связи есть. И американское есть, и японское. Лучше, конечно, японское. Что возьмет, не знаю, но он мне пообещал!

  Папа ее работал в каком-то отделе переводов, что ли, чуть ли ни в  Республиканской академии наук. И настолько закопался там в древних персидских манускриптах, что стал учить свою дочь читать на фарси, а затем - владеть арабской вязью. Последнее ей, кажется, лучше удавалось: она была левша, и справа налево писать ей, безусловно, было проще, нежели слева направо.

  Он это видел и прекрасно уже, пожалуй, понимал, что происходит на самом деле. Хотя абсолютно не понимал, что все эти каракули означают. 

  А мама ее была русской. Когда ее маму впервые увидел, понял, откуда такие славянские губы.

  Перешли в восьмой, возник комсомол. Встал вопрос: кто будет секретарем комсомольской организации?

  Разумеется, выбрали ее, одну из тех, кто мог быть удостоен этой чести. Голосовали тогда всем классом, даже не комсомольцы. Это было обычное классное собрание. В присутствие, правда, не только классного руководителя, но и директора школы, которого все очень боялись (грузный, тяжело сопящий мужик, он всегда ходил с большой связкой ключей, словно тюремный надзиратель, и бил этой связкой по хребту каждого провинившегося ученика, даже ученицу - будь они первоклассники или выпускники). И вот они, очень  строгие, сидели за столом и молчали. Вот действительно была... демократия? Почти в один голос директор и классный руководитель произнесли: «Ребята, решайте сами. Если что, мы, конечно, вам подскажем, поправим вас, но решение должны принять вы».

  Спорили не очень долго, но бурно. В конце концов, решили: выбрать - ее. Всего одна четверка по предыдущему году. В текущей четверти, правда, уже три четверки, но есть еще шанс до конца года две четверки все-таки исправить.

  Ну а ему комсомол вообще не светил - троек было море!

  И вдруг после собрания она:

  - Давай, я тебя подтяну! Ты сможешь, я знаю.

  - Ха! Химия мне уже обеспечена. Блат неожиданно нашел, представляешь? Наш химик, оказывается, с моей мамой учился. Когда узнал, чуть со стула не упал. Теперь одни четверки пошли.

  Сидели несколько раз у нее дома, копались в темнейшей-претемнейшей алгебре. Ему было откровенно скучно. Она эта чувствовала, и однажды сама не выдержала: «Ну их эти формулы, правда!» Врубила на всю квартиру «Bonney М»... Танцевали. Собственно, и танцевать его тоже учила она.

  А через полгода снова был прием в комсомол. Пошла волна уже «средних».

  - Готовься, я буду за тебя бороться на бюро!

  После чего всех вызвали в обком. Она, конечно, как член актива то вбегала в кабинет, то выбегала... И приняли-таки его в комсомол!

  Мальчишка, радовался как!

  А она после тихо спросила его:

  - А ты в девятый перейдешь?

  - Не возьмут.

  - В ПТУ? А какое?

  - В железнодорожное хочу. На помощника машиниста. Правда, говорят там конкурс.

  - Это чтобы все твои родные ночами не спали, пока ты будешь в рейсе?

  - Ну почему? Первое время все равно ведь будут только на пригород пускать. Пусть и поздно уже, ночью, но два-три часа - не больше. Это же не до самого Дербента тянуть состав... Однажды в детстве я прошел до хвостового вагона. Его мотало сильно, потому что к этому вагону больше ничего прицеплено не было. Через стекло тамбура я увидел, как убегают от меня рельсы, шпалы... Деревья, что по краям дороги, в мгновенье становились какими-то кустиками и - превращались моментально в точку. А представляешь, если все будет наоборот? Если все это будет надвигаться на меня, не уменьшаться все будет, а увеличиваться: и колея, и насыпь, и столбы, и люди на платформах... И этот ритм, то усиливающийся, то замедляющийся: татам-то-там, татам-то-там, татам-то-там, татам-то-там...

  - Ты должен исправить свои тройки. С тройками тебя в девятый не возьмут!  Завтра контрольная, и я специально отсяду от тебя в другой ряд, чтобы наши варианты совпали.

  Он как сумел аккуратно переписал с полученной от нее шпаргалки все примеры и задачи. И - получил тройку. А она получила пятерку!

  Ну вот, кто всё так подстроил?

  В железнодорожное, конечно, по конкурсу он не прошел. 

  Пошел на токаря, но тоже в блатное училище. Единственный был в Союзе завод по производству бытовых кондиционеров, при нем и училище. Правда, позже выяснилось, что токари этому заводу особенно и не нужны были: там больше имели дело все-таки с электроникой, нежели с механикой.

  Несколько раз встречались, и вот она, наконец, выдавила из себя:

  - Я документы отнесла в ваше училище. В группу сборщиц аппаратуры.

  - Ты ушла из школы?!

  - Такой скандал был. Папа очень злился. Чуть не побил меня! Но мама вдруг неожиданно поддержала, согласилась. Я ей рассказывала о тебе.

  Они это дело отметили в кафе мороженым, потом пошли смотреть новый фильм «АББА».

  - От их песни «Waterloo» просто балдею. Каждый вечер слушаю. А ты так и не купил магнитофон?

  - Меня в военкомат вызывают.

  - Да ведь рано еще! Это просто учет. А вообще... Тут слухи ходят, что куда-то на войну забирают. Мне мама об этом сказала, но предупредила строго, что об этом никому рассказывать нельзя. Но, добавила: а ему знать нужно, и тебе тоже.

  Это действительно был его призыв - афганский... Спустя уже много лет он  узнал: из пятерых, с кем учился, трое не вернулись. Это участь его минула.

  Ну вот, кто всё так подстроил?

  До окончания ПТУ они часто встречались, а вскоре ему внушили, что он уже вполне самостоятельный человек, и может принимать серьезные решения. Уехал в Подмосковье, устроился на завод.

  Шли письма - от него к ней, от нее - к нему. Потом он перестал писать, и вдруг - вызов на переговорный пункт.

  - А если я к тебе приеду? Устроиться можно будет?

  - Не знаю... Наверное, не надо. Я тут... С другой встречаюсь.

  Никакого ответа, разумеется, не последовало.

  Звали ее Сехранэ.

  Как звали его?

  Никто уже этого и не помнит.

  Кроме нее.

 

  2002-2003