Mntanami - в переводе с зулу - "мой ребенок". Спровоцировано ускоренным таянием ледников в Гималаях:)

 

 

 

Пора... и, чуть помешкав, словно в последнюю минуту засомневалась, медленно качнулась и...

 

***

  Юноша проснулся от страшного холода. Все тело трясло. От мороза перехватило дыхание и болезненно стянуло кожу. Ничего не понимая, он приподнялся, с кровати, пытаясь в темноте нащупать оконную ручку, но закоченевшие пальцы не слушались. Как вдруг стекло лопнуло, и в ту же секунду порыв ветра задул в комнату осколки, смешанные с крупицами льда и снега.

  - Оччччень холодно.., почему? - Она свернулась калачиком и натянула на голову одеяло.

  - Сейчас, милая, сейчас...

  Он добрался до ставней, приоткрыл и... не поверил. За окном стояла ночь. Часы показывали девять утра. Уже давно должно припекать солнце, но его не было.

  - Скоро будет тепло, малыш. - Он сгреб в охапку платья, покрывала, соломенные подстилки, все, что было под рукой, и навалил на кровать, закрыл ковриком пустое окно, нырнул под груду белья и обхватил ногами ее дрожащие коленки.

  - Почему так темно? - Она, наконец, проснулась и, ежась от холода, потянулась к оконной дырке, прикрытой ковриком.

  - Не надо, не смотри туда, мы согреемся. Все будет хорошо, обезьянка. - Стараясь скрыть охватившую его нервную дрожь, он вскочил с кровати, вынес на середину комнаты соломенную подстилку, плетеные стулья, набросал бумагу и поднес спичку. Комната наполнилась удушливым дымом. Чтобы выпустить гарь, пришлось приподнять коврик, и Она увидела черное небо. Жесткое, недоброе, совсем не похожее на ласковую тропическую ночь.

  Посредине комнаты разгорались стулья и солома. Иней на стенах слабо заструился мелкими каплями. Оба молча наблюдали за пламенем.

  - Что с нами, мы умрем?

  - Я выйду наружу. Надо посмотреть...

  - Нет, ради бога, не выходи! Здесь тепло, здесь свет! - Она крепко прижалась к нему. А он, принялся что есть силы растирать ее холодную, синеватую, покрытую пупырышками кожу, размазывая по лицу соленые капли страха, выступающие на ресницах, гладил сморщенные, ввалившиеся сосочки, и вдруг в стремительно отчаянном желании зарыться в горячий вчерашний день, раздвинул плотно сомкнутые коленки и всей силой напрягшейся плоти воткнулся в нее и сразу же извергся теплой струей. А потом затих, уткнувшись в упругий животик, пахнущий пляжем.

  Еще вчера они носились по этому пляжу, падали на песок, мягкий, как пудра, где он жадно кусал ее губы и водил языком по своей девочке, атласной и горячей, погружаясь лицом в теплый вкус Женщины, смешанный с морем. Еще вчера, разгоряченные от любви и жары, они лениво кружились в океанской вечерней волне, подставив лицо пурпурному закату. Разве могли эти дети подумать, что закат будет последним, и сегодня ночью исполнится план, миллионы лет зревший в недрах Земли, который навсегда отлучит солнце от их острова.

  Догорели стулья, вернулся иней, и лег белой краской на стены, на пол, потом на Юношу с Обезьянкой. Солнце так и не показалось. Взамен над островом повисла хрустящая морозная ночь, прочно обосновавшаяся в этом немыслимом для нее месте.

  А на другом боку земного пояса просыпался Город.

  Безупречные экваториальные часы будили его строго в одно и то же время. За полчаса до рассвета по улочкам медленно проезжала поливальная машина, шурша щетками и обдавая мостовую струями воды. А следом за ней на дорогу выезжали фургоны и тележки, откуда с грохотом сбрасывались ящики со свежими манго, финиками и пряностями. Гасли фонари, и ровно в семь солнце выпускало из-за горизонта свои первые стрелки.

  Однако сегодня солнце запаздывало. Как обычно, за полчаса до рассвета на улицы города выехала поливальная машина, но, немного проехав, фыркнула мотором, засопела пустыми шлангами и замерла. Без четверти семь погасли ночные огни, а Город по-прежнему был окутан мглой. Только через полтора часа на горизонте, не на востоке, а почему-то на западе, вяло обозначилось солнце, и, едва приподнявшись, поплыло не к людям, а куда-то в сторону, на север, бросая на Город холодные, косые лучи. И под этим тусклым светом открылась ошеломляющая картина: все побережье и океан до самого горизонта были схвачены коркой льда, на которую местами улегся снег.

  Не успев окончательно проснуться, Город цепенел. Дома покрылись белым налетом, лопались стекла, провода провисали под тяжестью ледяных наростов и обрывались. Выходившие на улицу люди с удивлением, а потом с ужасом озирались по сторонам и бросались в свои жилища. И там, дрожа от страха и холода, растирали друг друга, разводили в комнатах костры, куда, как в топку, кидали все, что могло гореть. А когда кидать уже было нечего, они смыкались вокруг огня почти обжигаясь, а потом, сцепившись вместе, молча засыпали. Страх, скованный морозом, был беззвучным. Из домов не доносилось ни звука, и только треск множества костров, мерцающих в окнах, говорил, что внутри теплится жизнь. А когда успокоился последний костер, в городе воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра, разносящего пепел вперемешку со снегом.

  Две горячие точки превратились в мертвые куски льда. Задуманный план не оставлял им места на новой карте планеты.

  А Земля продолжала поворачиваться на юг, постепенно подвигая к солнцу южный полюс.

  И вот заблестели верхушки ледяных гор Антарктики, а затем показался солнечный шар, на этот раз гигантский и горячий. Встрепенулись пингвины, и мелко-мелко, стараясь не отпустить насиживаемые яйца, засеменили лапами, пытаясь укрыться от нестерпимо яркого света, а потом, почувствовав жару, раскрыли клювы и возбужденно захлопали себя по бокам. Солнце усердно растапливало лед, и их лапы все глубже увязали в воде. Но птицы продолжали балансировать, всеми силами стараясь удержать яйца, однако, теряя под ногами опору, в конце концов, отпускали их, карабкались на ледяные холмики, толкались и срывались в воду, где их подхватывали касатки. Те же, кому удавалось выстоять, скоро гибли от давки и палящего солнца, и сползали в лужи к покачивающимся в воде яйцам. А ледяные глыбы покрывались трещинами, отрывались от родительских массивов и, сверкая алмазным блеском, уносили мертвых птиц в океан.

  Паника охватила и тюленей. Не обращая внимания на всплывших к потеплевшей поверхности рыбешек, они спешили укрыться от обжигающих лучей, то и дело ныряя, или забивались в ледяные ниши, где погибали под тяжестью обрушившихся на них подтаявших сводов, или захлебывались в воде, быстро заполнявшей заваленные снаружи ледяные пещеры.

  Солнце пробиралось все дальше на север, оставляя глубокие вмятины на ледяном панцире континента. Подобно лазеру тысячекилометровой ширины, оно рассекало ледники, разбрасывая на своем пути панику и смерть. А по обе стороны пылающей трассы, где жара убывала, начиналась весна, но не естественная, а бешеная, чуть ли не истеричная, как предсмертная агония. Птицы, одурев от неожиданного тепла и света, спешно сбивались в пары и тут же начинали строить гнезда, беспорядочно и неряшливо. Наскоро выполнив брачные танцы, самцы нетерпеливо теребили клювами своих подруг, не готовых к спариванию, и самки неохотно пригибались и принимали от них семя, несвоевременное, а потому ненужное. А потом и те, и другие вдруг бросали свои гнезда, забывали друг о друге, срывались в воздух, разъединялись, и, бессмысленно покружив над недостроенными гнездами, разлетались в открытый океан.

  Привыкшие миллионы лет, как маятник, покачиваться вместе с Антарктикой от непереносимого холода к терпимому, ее обитатели пришли в смятение. Одни пытались уйти подальше от жары, другие, застигнутые в тропиках морозом, тянулись к солнцу. Встречные потоки животных, и рыб сталкивались друг с другом и в этом хаосе погибали. А птицы, захваченные холодной полярной ночью, пытались из темноты выбраться к свету и теплу, но не могли отыскать туда дорогу в незнакомой карте неба. Падали на землю и застывали.

 

***

  Но вот солнечный луч коснулся подножья Африки. Почувствовав тепло у своих ног она пошевелилась, чуть приоткрыла глаза и, сонно поймав первые теплые потоки воздуха, взметнулась в небо, где рассыпалась на сотни тысяч птиц. И, словно по волшебству, от хлопанья их крыльев ожил золотисто-изумрудный ковер, расстилавшийся внизу. Тяжело поднимались с земли слоны, вырастали из воды бегемоты, заиграли белые хвостики газелей. Африка, позевывая и потягиваясь, выходила из-за кустов, спрыгивала с веток, выбиралась из озер, и, наконец, полностью проснувшись, сощурилась на южный рассвет, но ничему не удивилась, а залилась звонким детским смехом, которым всегда встречает солнце.

  План исполнился, и успокоенная Земля радостно смотрела на свою любимицу. Миллионы лет ее ноги зябли от студеных ветров Антарктиды, но теперь, аккуратно уложенные вдоль нового экватора они будут в тепле.

 

***

  И снова на юг, испепеляя солнцем одних и обрекая на вечный мрак и холод других. Другие Земле безразличны. О них позаботится природа, которая миллионы лет будет терпеливо прибирать следы учиненного разгрома. Над Обезьянкой, над Юношей, над Городом, погребенными под километровой толщей льда, она нанесет еще одну жизнь, не праздничную и беспечную, а скупую, как полярный круг, но вместе с тем упрямую и неистребимую. Вскроется лед на севере, обнажит свою землю Антарктида, и появятся на этой земле новые поселенцы, а с ними весна. Нет, не безумная, как сатанинское наваждение, а на этот раз настоящая - предвестница надежного материнства и бесконечного продолжения.

  Африка же, беспечная и счастливая, как и прежде, будет услаждать взор своей кормилицы, продолжая выбрасывать из своей неиссякаемой копилки восхитительные живые узоры, самым загадочным из которых остается человек.

  Пока греет солнце...