Николай Бахтин
ВОЕННЫЙ МОНАСТЫРЬ
ФИЛОСОФИЯ КАК ЖИВОЙ ОПЫТ: ИЗБРАННЫЕ СТАТЬИ (Философ и историк античности Н.М. Бахтин, старший брат М.М. Бахтина, делится своими размышлениями о том, что такое Иностранный легион / Légion étrangère, в котором ему довелось служить в первой половине 1920-х гг., участвовать в колониальных войнах и получить тяжелое ранение в 1923 г.) Будущему историку и психологу "великого русского рассеяния" надлежит уяснить, как разнообразные среды и культуры, с которыми пришлось соприкоснуться русской душе, в разной степени и по-разному воздействовали на нее, то ломая, то обогащая и укрепляя, то вдруг выдвигая в ней свойства, дотоле скрытые в каких-то подсознательных глубинах и, наоборот, затемняя то, что раньше казалось основным и существенным. Думается, что, с этой точки зрения, Иностранный Легион дает особенно показательный материал. Дело в том, что среда эта – очень цельная, характерная и, главное, совершенно изолированная, словом, все условия идеально поставленного эксперимента здесь налицо. Но ставить все эти вопросы еще не время; и теперь уже возможно и должно наметить только подходы к ним. А школа Легиона, которую суждено пройти стольким из нас, и сама по себе крайне поучительна для психолога. Знают же о Легионе мало и судят часто превратно. Французские источники большей частью чисто официальны. В Германии же существует о Легионе целая литература ("Weisse Sklaven"[1] и тому под.), литература полная наглой лжи и имеющая назначением подогревать пресловутые германские добродетели – "deutsche Ehre" и "deutsche Treue"[2]. – И недаром: количественно (впрочем, только количественно) германцы всех видов составляют основной элемент того агломерата рас и национальностей, каким является Иностранный Легион (Затем, в порядке численности, следуют русские, балканские славяне, румыны и, наконец, латинские народы, турки, арабы). Назначением Легиона искони было: собрать и использовать все то, что не нужно Европе; и состав его издавна слагался под влиянием двух факторов. Первый фактор – постоянный: это – непрерывное выделение европейской цивилизацией "лишних людей" всякого рода (люди с запятнанной репутацией, обанкротившиеся, отчаявшиеся всех видов, бродяги, дезертиры и проч. и проч. от константинопольского хамала и парижского апаша до расстриги епископа и германского принца включительно). Второй фактор, действующий с переменной силой, находится в зависимости от исторических событий и частных условий времени и порою, как в наши дни, дает Легиону основную массу его состава. Бывают события, благодаря которым оказываются вдруг "лишними" тысячи и сотни тысяч; тогда целые толпы идут в Легион и, подчиняясь его основному тону, сами отчасти действуют на его быт и придают ему специфическую окраску, характерную для данного времени. Такими событиями были когда-то: польская эмиграция, аннексия Эльзаса; таковы в наши дни: поражение и оккупация Германии, неудача коммунизма Белы Куна, русская эмиграция. В течение почти столетия Легион непрерывно принимает все эти отвергнутые Европой элементы: вбирает их, перерабатывает и создает из бессвязного агломерата – стойкое боевое единство, а из "лишнего человека" – цельный и твердый тип Легионера. Но как слагается тип Легионера? И в чем та ценность и ассимилирующая сила Легиона, которая позволяет ему свести к единству все многообразие непрестанно приливающих элементов? Чтобы понять это, мы должны прежде всего помнить, что Легион был создан, существовал и ныне существует – для войны и только для войны. Его строй и быт слагались и видоизменялись только в отношении к этой основной цели, в течение столетия выверялись на деле; поскольку все нецелесообразное, лишнее – перерождалось или отпадало. Мексика, Севастополь, Тонкин, Мадагаскар, Европейская Война, Марокко... – и сколько еще войн – создали и отточили его дисциплину, твердую и гибкую в одно и то же время. Мнения, общественные настроения и взгляды – все это не отразилось и не могло отразиться на его организации: никто, к счастью, о нем не думал, пока там, в далеких колониях, он совершал свое трудное дело. И доныне весь формальный строй его существования твердо и неизменно определялся королевским приказом от 13го марта 1833 г.; а частное, конкретное – определяет война (причем, для каждого данного периода, – та война, которую приходится вести в этот период). Отсюда одновременно – и строгая традиционность, непрерывность и бесконечная эластичность, изменчивость, – как бы органичность существования этого, единственного в своем роде, "военного монастыря". Буйный, крутой монастырь, – но монастырь. Мне всегда казалось, что это слово глубже и существенней всего выражает основной тон жизни Легиона. Вседневное отречение странно роднится в душе легионера со вседневным разгулом. Это отречение начинается здесь с первого же дня, со дня "великого пострига" – на пять лет, что значит обыкновенно: на всю жизнь, ибо из Легиона не уходят, а уходящие возвращаются: скучно в миру. В этот день непроходимая черта ложится между прошлым и настоящим. Пришел ли сюда человек, чтобы забыть свое прошлое, чтобы искупить его, или просто потому, что некуда было идти – не все ли равно: с этого дня все прежнее существует только в воспоминаниях, и всякая связь с миром навеки порвана. Устав тверд и прост. Как послушание даны – вседневный путь, служба, работа. Все предопределено, все предначертано. Но есть еще – радость боя, всегда новая и неожиданная; и есть короткое, острое забвение разгула. Должно быть, какая-то странная притягательная сила свойственна этой скудной жизни, если для многих тонко организованных людей со сложным и необычным прошлым (я знавал таких в Легионе) – всякая другая жизнь казалась бледной, запутанной и пресной. Дисциплина Легиона, непрерывно выверяемая на деле, лишена догматического формализма с его неизбежным последствием – распущенностью. Все здесь определяется понятием целесообразности; поэтому самые крутые меры воздействия здесь допустимы, но малейшая некорректность попусту – строго наказуема. Вообще, приказывать в Легионе – при многообразии рас и резкой выраженности характеров – дело сложной психологической тренировки: нужен большой такт и большая зоркость к нюансам. Человеческий материал, над которым приходится здесь работать, – не рыхлый и липкий (мобилизованные молодые люди европейских армий), но крепкий, крутой, неподатливый: словом, – лучший материал для умелого мастера. Значение каждого определяется, всецело и до конца, той функцией, которую он способен здесь выполнить. Поэтому дослужебное прошлое легионера никогда и ни в чем не принимается во внимание (хотя осведомленность о нем – необычайная). Отсюда же – абсолютное беспристрастие к расам и национальностям, подчеркнутое во всем до педантизма; одно только поприще мудро предоставлено национальной борьбе: это – соревнование (в бою, в работе, в службе – во всем); поэтому вся страстность национальных счетов всецело переносится в соревнование. (Вот знаменательный пример того, как здесь вековым опытом научились использовать всякую силу, всякую страсть, не подавляя ее, но давая ей твердое русло). Служебная иерархия очень устойчива: всякое звание – замкнутая и гордая своими привилегиями каста; но устойчив принцип, форма, а не материал, и поэтому малейшая провинность может отбросить всякого на самую последнюю ступень иерархической лестницы. Отсюда – соревнование, постоянный отбор, непрерывное освежение кадров: "les galons, on ne les donne pas, on les "[3] – гласит поговорка. Не забудем, что при пятилетнем контракте военная служба – уже не переходная стадия, а ремесло, выбранное вольно или невольно, но – надолго, чаще всего – на всю жизнь. Здесь – служба a longue haleine[4], здесь медленная и упорная выучка может подлинно переделать человека до конца и создать из него – солдата. Наконец, непрерывная война и поход – это жизнь, требующая твердой спайки. Но где найти эту спайку людям, у которых все разное: национальность, язык, прошлое, убеждения? Значит, надо искать ее – вот, помимо всего этого. Так – в этой замкнутой среде, отрезанной от всего мира, из взаимодействия всех этих условий организации и быта, из напряженного искания общего, связи – возникает и крепнет тип легионера римского, существенно связанный с исконным европейским типом конкистадора, кондотьера, ландскнехта. Это наемник-солдат, бродяга, которого обуздали и который дал себя обуздать, вольно приняв некое обязательство. Беспорядочный в нравах, в слове, в привычках, – он тверд до фанатизма в службе, в бою, в товариществе (товарищество и удальство искони были единственною моралью всех отверженных). Большая часть службы легионера проходит теперь в Марокко. Почти вся жизнь его протекает в походе и под палаткой. Летом – с марта по ноябрь – это период продвижения, больших операций. Но за продвижением закрепления, за боем – труд. Современный легионер – солдат не в узкосовременном смысле, но, как когда-то римский легионер, он еще – каменщик, строитель, дровосек, пролагатель дорог, несущий начала строя и единства племенам Атласа и пустыни. О нем можно повторить слова, сказанные об одном славном колониальном вожде: "la route le suit et naоt sous ses pas"[5]. Поход для легионера – не исключительное состояние, но его быт, его жизнь: другой жизни у него нет. И все установлено так, чтобы в походе он мог найти все, что нужно для жизни. Поэтому, поистине, что-то римское там, где еще не ступала нога европейского победителя. Здесь есть все: дребезжащие зовы медных труб; торговцы и музыканты, куртизанки и заклинатели змей, танцовщицы и нищие, груды плодов на земле и, под пестрыми навесами, – многоцветные флаконы ликеров. Здесь, после веселого боя, ждет спешный и шумный разгул. А завтра, до рассвета – вновь дребезжащий звук трубы, снова зной, крутые пути, привычный ремень винтовки на плече, бульканье разогретого вина в ржавой баклажке и, наконец, – снова бой. Там, где война, – легионер всегда на своем месте: вспомним, что Маршевый Полк, на западном и ближневосточном фронте, вписал одну из славнейших страниц в обильную славою историю Легиона. Однако ближе, роднее всего легионеру – война колониальная: здесь сложились его определяющие черты. Психология колониальной войны – старая, извечная военная психология. Эту войну можно сделать основным занятием всей жизни. Это – "война для солдат", а не механическое взаимоистребление "вооруженных народов". Здесь нет этой преувеличенности во всем, этого действия компактными массами, этого исключительного трагического энтузиазма. Словом, здесь нет ничего "жертвенного" и пассивноэкстатического. Противоречивые и спутанные мотивы не осложняют и не отравляют здесь простой и здоровой радости боя, радости риска. Поэтому, война здесь – веселое и трудное ремесло. И если пережитые нами раньше войны создавали экстатических героев и неврастеников, то эта война создает – мужей. Чем является Легион для большинства своего состава, для тех, кому не место было в Европе? До прихода сюда они были ненужным, часто опасным элементом, который все равно должен был быть исключен из жизни, исключен – принудительно. Легион не только освободил от них общество, не только умел сделать их нужными, но (и это момент крайне существенный) позволил им и уйти, – свободно избрав свой путь и добровольно приняв на себя такое обязательство. Вот в чем основной моральный смысл Легиона. И этот мотив добровольного выбора, это смутное, но сильное ощущение причастности своей к какому то большому и трудному делу, этот строй жизни, который, ничего не подавляя, дает всему упор, направление и смысл, – все это заставляет многих любить Легион крепкой и простой любовью, которая показалась бы странной поверхностному наблюдателю. [1] Белые рабы (нем.) [2] «Немецкая честь» и «немецкая верность» (нем.) [3] «Нашивки даром не даются, их выслуживают» (фр.) [4] «Долгая, требующая серьезного напряжения» (фр.) [5] «Дорога следует за ним и рождается под его ногами» (фр.)
